Здание «Беларусьфильма» изнутри было хмурым и андеграундным, словно заброшенное ПТУ. Однако корридорные лабиринты, закоулки и тупики подсказывали, что вряд ли ЗДЕСЬ могут чему-нибудь научить. Умилила табличка: «Костюмерная сериала «Каменская». Значит, попали куда надо.

В комнате стояли два стола и один компьютер. На стене висели фотографии симпатичных парней. Под ними болталась бумажка с подписью «Немцы». Нам велели ждать какого-то Сергея. Стало весело.

Сергей пришел и впечатлил деловитостью. Сказал, что ожидается три дня съемок «массовки», что заплатят нам по пять тысяч за смену, которая может длиться даже двенадцать часов. «ПУЖАЕТ», – догадалась я!

Этот человек игриво спросил, не хотим ли мы сняться в роли голых трупов. Может, шутил!? Но когда получил отказ, сразу потерял к нам всякий интерес и спихнул гримерам.

Девушка-гример в синих очках разъяснила, что колготки должны быть брестскими телесными и показала образцы одежды 1941года. Чтобы в день съемок не оставлять в костюмерной свой паспорт, нам предложили найти у бабушек свой аналог моды тех времен. Сниматься надо без косметики, очков, а челку (которая в сороковые годы не росла)  необходимо спрятать беретом. Больше на расспросы времени не оствалось: пришли новые люди, которым тоже нужно было все объяснить…

Из костюмерной вышли во внутренний двор и тут же заблудились: на территории фильма полно всяких дорог, но все они ведут к одному и тому же – забору с колючей проволокой... Вживаемся в обстановочку…

Чего мы, собственно, сюда пришли? Просто, под Минском снимают фильм «Бабий яр» о событиях в Киеве – расстрел нескольких тысяч евреев. Командует «парадом» американский режиссер Джеф Кевин.  

Я перерыла весь «чердак» и обнаружила серую прямую юбку со скромным разрезом и  жуткую зеленую кофту  с двойным воротничком и аляповатыми цветочками. Напялила и… собственная собака не узнала.

День съемок. Утро. Возле «Беларусьфильма» толпа. Перед входом стоят вполне нормальные студенты, мамаши с детьми, бабули, несколько помятых личностей, а из дверей льется ручеек оборванцев в темных платьях, чудных кепках, засаленных пиджаках, в сапогах и прочей экзотичной обуви.

Поток засосал внутрь, пронес по узким корридорам и сплюнул во двор. Во дворе была военная палатка. Там — переодеваться. После палатки были гримеры. Они заставляли смыть косметику (откуда «Ruby Rose» у узников?), «убирали» челки, крепили искусственные косы и возводили закрученные горки надо лбом у девушек – использовали заколки-невидимки и лак для волос  «Крапива». Девицы рвались вперед: всем очень хотелось прическу а-ля бабушка (прабабушка?). Я тоже стояла в очереди – челку убирать. Однако машина подошла быстрее, чем очередь, и нас поторопили уезжать. Меня пообещали «перекроить» уже на месте. А на месте гримеры развели руками и выдали ужасающий ярко-красный берет — дескать, фильм-то все равно черно-белый. Так и ходила целый день в красном берете, зеленых солнцезащитных очках (между съемками), пестрой кофте, уборщицкой юбке…

Нас погрузили. Часть — в военные грузовики, другую — в мазовские автобусы. Ехали стоя, но не «селедками». Пенсионеры не возмущались и обстоятельно подсчитывали, сколько километров осталось до Смолевич.

Курган Славы. Как всегда опоясан туристами. Мы проезжаем мимо. Нам в «другую эпоху», чуточку настоящую… Там не было еще памятников воинам. Там был ужас первых военных лет.

Мы приехали к деревне Каменка. Типичная такая деревенька. На въезде стояла ушлая бабуля и старательно размахивала руками. Нам – туда. Громоздкие городские транспорты поползли по деревенской улице. Мальчишки смотрят с интересом, женщины — с явным неодобрением: чем вместо работы люди занимаются!? А вот и вторая бабушка-регулировщица. Подъезжаем к карьеру.  С одного края стоят грузовики. Только не похожи они на немецкие. Публика возмущается и ропщет. Как оказалось, на этих машинах просто привезли солдат.

Дальше — веселее. Автобусы вылавировали и остановились перед выстроенными гуськом настоящими немецкими машинами. Вокруг бегали фашисты в касках и с оружием наперевес. Разнообразия ради они непринужденно ругались по-русски.

Бригадир всех нас переписал, и мы разбрелись, как стадо глупых овец. Вдоль дороги стояло несколько военных палаток. Пыли – по колено. У кого была черная обувь через пару минут имел нежно-песочную. Разгуливали чем-то страшно довольные фашисты и полицаи с желто-голубыми повязками. Щетина у полицаев была та еще. В чашке котлована уже снималась какая-то сцена: за столами сидели немцы. Были и штатские, но что они делали, разобрать было трудно.

Нами наконец-то занялись. Статистам сообщили, что они – пленные евреи (для многих это стало откровением), что лица у них должны быть грустные и испуганные, что в кадре ни в коем случае смеяться нельзя.

Кругами ходили гримеры: мазали людям копиркой лица и руки.

Потом решили отобрать группу людей, которых будут снимать крупным планом вместе с актерами. На беду «киношников», людей соответствующей внешности и просто брюнетов в толпе было поразительно немного. Но человек тридцать отбрали. Впереди колонны поставили молоденьких барышень. Я решила быть наглой и засветиться: вдруг в Голливуде заметят! Но меня за «блондинистость» забраковали. Приходилось одиноко шататься и наблюдать, что делали со «счастливчиками». Им надо было пройти мимо строя полицаев. Мужики, одетые в рубахи, пиджаки и грубые сапоги, орали сочными голосами: – Проходи! Давай! Быстрее! В Германию на работу! Там вам хорошо будет!

Так повторилось раз пятнадцать, пока режиссер не остался доволен.

После решили записать звук. Пришли двое. Один нес мохнатую растрепанную «щетку» на длинное палке, другой был в наушниках и с бандурой на боку. Полицаи ожесточенно истязали воздух дубинками и орали на щетку «давай, проходи…».

Отобранную группу снимали долго и по-разному. Остальные статисты, а это больше тысячи человек, были предоставлены сами себе: бродили, курили, общались.

Тем временем привезли собак. Овчарки тянулись друг к другу черными носами и задорно лаяли. Хозяева по очереди переодевались в немецкую форму. Сначала было жутковато видеть вокруг себя кучу людей в форме, ненависть и страх к которой привиты нам с пионерского детства. Вскоре привыкли.

«Группу евреев» отсняли. Протрубили сбор всем остальным. Толпа выстроилась сплошной колонной. Приказали снять очки (особенно солнцезащитные) и начали командовать.

Тут женщина, видимо, помощник режиссера, решила отобрать пятнадцать блондинок. Среди них оказалась и я…

Нас привели в самую глубь котлована. Я  оказалась крайней: меня поставили в ров, по которому потом бежали на расстрел. Соседями оказались молодые узники – студенты Аграрно-технического университета и Политехнической академии.

Над площадкой проносились очень громкие и странные реплики:

– Немцев всех приглашаем на площадку!

Или:

– Собаки приглашаются на площадку!

– Где полицаи, куда делись полицаи?

Картина, приблизительно, была такова. «Волнистая поверхность земли» – карьеры старые и новые, съемки идут в одном карьере, основная часть – в широкой котловине. С одного края котловины начинается длинный, глубокий и закругляющийся вдали ров. Внизу, рядом с нами, стояли полицаи, курили «Беломор» и перекидывались шутками. На верху, по краю рва, топтались немецкие солдаты. Потом на выступы под ними взгромоздились кинологи с псинами.

Мне не было скучно: студенты обозвали «Красной шапочкой» и стали подтрунивать друг над другом. Поведали, что они уже посетили местный магазин, где обнаружили кое-что для себя интересное. А один, Володя, кажется, доверительно сообщил, что их, студентов БАТУ, все время приглашают, потому что им спецодежду выдают – сапоги кирзовые. Фантазировал, наверно.

Тем временем наверху отсняли «группу евреев», которые бросали чемоданы в кучу, и взялись за нас…

Мы должны были панически  пробежаться по узкому рву, делая вид, что нас гонят на поезд. Но на самом деле нас гнали на расстрел…

Отсняли два дубля. Не понравилось. В лицах полицаев появилось что-то зловещее, совсем не похожее на кино… К нам добавили еще людей… Веселый дедок, сползая в ров, смеялся:

– Второй раз в жизни на расстрел ведут!

Одна женщина расказывала другой:

– Я уже двадцать лет хожу на массовки. С кем только не снималась! Теперь, правда, такие большие съемки редко бывают. Как сейчас, что статистов больше тысячи, впервая за последние годы…

Перерыв. Разливали чай из пластиковых стаканчиков. Пленные примостились на краю поля и задумчиво жевали бутерброды, размышляя о судьбах человечества.

Вскоре позвали опять.

Возле рва снималась сцена с актерами и «еврейской» группой. Нас же разбили на три колонны, и мы должны были влиться пестрым людским потоком в ров, когда нас погонят. Гнать должны были не полицаи, а немецкие солдаты. «Немцы» стояли возле каждой колонны. Бедняги нацепили каски по самые носы, а наиболее ушлые даже умудрились улизнуть со съемочной площадки. Что пожилые родственники подумают, когда увидят в такой роли! Немцев-зайцев отлавливали помрежи и водворяли на место.

Гнали нас нежно: одной рукой швыряли, другой – поддерживали. Для этой сцены потребовалось больше всего дублей. Нас – колонну с блондинками — опять подвели ко рву. Одни только женщины. Студентов и веселых пенсионеров нет… и лица у полицаев какие-то нехорошие. Стояли мы долго. Сначала снимали собак на краю рва на фоне закатного неба. Их долго раззадоривали. Потом записывали звук: тут уж стараться не пришлось. Вид звукозаписывающей щетки был настолько подозрителен, что два грузных овчара мигом залились грубым брехом.

После вспомнили о нас. Первый, второй, третий раз бежим мы,  спотыкаясь, по каменистому дну рва. Но режиссеру это не нравится.

Полицаи и немецкие солдаты (переодетые солдаты внутренних войск) начинают активно вживаться в роль... 

Дубль четвертый, пятый, черт знает какой. Ты бежишь по рву. Ты – не в 21 веке, ты – в середине  20-го. Лица перед тобою страшные. Они гонят, они – волки, ты – покорная жертва, овца, может быть. Сердце стучит, ты знаешь, что выхода нет, и все равно бежишь. А лица все страшнее, выкрики «давай! живей!» становятся грубыми и злыми. И выжить хочется…

Не знаю, какой дубль. Бежим сломя голову. Перед глазами камни и страшные глаза полицаев. Вдруг я ощущаю вполне реальный, ломающий душу, жесткий и унизительный удар дубинкой. Нет, не померещилось… Но может огрели меня случайно?

Дубль последний. Вычислила своего обидчика. Жмусь к другому ряду. Слышу команды, к которым привыкла за день:

– Камера! Готовы! Начали!

Опять бежим по камням! Стараюсь быстрее, но уже не могу! Чья-то рука вполне натурально с криком «быстрее!» бросает меня вперед! Не оборачиваясь, в ужасе пролетаю метра полтора и оказываюсь впереди колонны… Так и бегу. Вокруг оскалы. Нет, не собачьи. Это настоящие полицаи, хозяева жизни.

Режиссер, видно, доволен. Снято... Им там, на съемочной площадке, не понять, что  здесь уже была не игра. Или они все знают гораздо лучше нас, настойчиво ждут этого момента, и ЭТО есть их таинство?!!!

Снимается последняя сцена. Толпа должна выйти из грузовиков (по идее, эта сцена будет первой...) Люди устали. Собаки тоже. Собаки высунули нежные языки. Удивительно, но их лай мне ни разу не показался страшным. Хотя они тоже из внутренних войск. Может, они вживаться в роль не умеют?

Нас ждут автобусы. Теперь их больше, чем утром.

Возле здания «Беларусьфильма» толпа разбирает документы. Люди, кто вкрадчиво, кто требовательно и нагло,  интересуются, когда заплатят.

А я рада, что день этот кончился. Меня раньше никогда не водили на расстрел, и мне это не понравилось. Мне не понравилось то, как быстро человек может ожесточиться. Но зато я прониклась тяжестью работы актера. Да что мы знаем об этом? Светскую хронику читаем – кто с кем расстался и сошелся. Муть! Вот попробуйте побыть в их шкуре, точнее сменить несколько шкур за один день, и поймете, что труд этот просто героический и душевных сил требует невероятных.

Я специально практически ничего не сказала о самом фильме. Это сделают специалисты. В их роль не вхожу… Моя задача другая. Надеюсь, вы ее поняли.

Анна АНДРУШЕВИЧ