Теперь ее зовут мадам Катрин. Вернее, так к ней обращаются лишь служанка и некоторые из соседей. Друзья, а их у нее немного , по-прежнему игриво вспоминают ее как Кати, 15-летнюю нимфетку, обворожившую тогда, в начале 20-х, блистательного Поля Пуарэ. Она была его богиней. Поль жил и творил ради нее, -- то великолепное бордовое платье с вышивкой Ришелье, пересыпанное бесчисленными искрами страз. Теперь оно в Лувре.
Иногда в музей приходит и Катрин . Положив руку на стекло ограждения, она перебирает складки своего платья, в мыслях. Монмартр, ночные фонари, цоканье каблуков по мощеной улице...она была так молода , а Поль женат...
Она просыпается в начале одиннадцатого. Спокойная, бледная, в спутанных волосах и шелковых драпировках постели. Снимает с глаз ночную повязку, роняет ее на прикроватный столик со свежими камелиями. У ее кровати висит большое зеркало, но издалека она видит плохо.
Мадам Катрин около 70. Она вспоминает о годах лишь когда отворяет комод и перебирает его содержимое: какие-то пожелтевшие бумаги , бесчисленные шкатулки с эмалью, коробочки, перевязанные розовой шелковой лентой пачки старых писем, ключи от нового Даймлера 1934 года выпуска, который стоит в гараже. Ей столько раз предлагали продать автомобиль, но она сохранила его в память о муже. Кристиан, новый французский бизнесмен, погиб в авиакатастрофе, оставив жене немного денег и эту квартиру на левом берегу Сены в доме псевдоготического стиля конца XIX века.
Мадам Катрин не бедствовала, однако и не роскошествовала -- жила одна в небольшой квартире со служанкой и котом Франсиско.
Кати распрямляет плечи , затекший позвоночник... Ночная мигрень покинула ее. Неуверенно отодвигает она край одеяла, как бы раздумывая, стоит ли покидать теплую постель. Потом опускает ноги в белые пушистые тапочки. Кати встала.
Накинула халат в восточном стиле с сакурой и какими-то желто-розовыми птичками. Медленно добрела до кухни. Вчера служанка попросила выходной, и сегодня Кати самой придется варить кофе. Катрин нравится это делать: запах кофе напоминает ей вечернее небо Канн и молодого человека с сигарой. Это было в 29-м или 32-м...
В латунном кофейнике закипает вода. Ах, кофейник -- это целая история, он достался ей от мамы, а той, в свою очередь, -- от бабушки... желтый старый кофейник с деревянной ручкой.
Чашка с горячим кофе, из тонкого фарфора с причудливо симметричными изгибами, потерялась среди идолов ее туалетного столика. Вот флакончик "Манона" и ее первый "Шанель", жемчужное ожерелье протянулось от ляписового карандаша к зажигалке Фаберже, стоящей на платочке с монограммой CD. Ей подарил его муж, за день до аварии. На гипсовой рамке резвятся полноватые ангелочки, а внутри сияет молодостью высокий мужчина с изящной эспаньолкой. Часы Breguet с четырьмя бриллиантами и золотым корпусом...и нескончаемые горизонты все новых флакончиков . Уж она-то знает толк в хорошей косметике!
Прихватив блюдце в левую руку, Катрин нежно обвивает большим и указательным пальцами правой фарфоровый локоток округлой позолоты. Слегка отведя в сторону мизинец, Кати делает неспешный глоток .
В венецианском зеркале напротив сидит женщина с аккуратно прибранными волосами, она уложила их волнами , как тогда, в 30-х. Ее тонкие пальцы нервно перебирают каждый миллиметр лица. Кожа... она осталась такой же мягкой, но раньше, раньше она была гладкой, нежной, как у ребенка, а теперь ... Теперь она покрыта вуалью глубоких морщин. Это от старости.
О,когда-то (очень давно) фигуре Катрин могла бы позавидовать любая из очень многих девиц, которые бесстыдно мнят себя красавицами. Сохранять всю жизнь строгие пропорции не так уж легко. А ее в 70 хоть теперь показывай публике. Да, может от прежней игривости и кокетства и не много осталось, но стан сохранил стройность и с возрастом даже прибавил гордости.
Она любит яркое - цвет раненой вишни . Она красит губы , но это никого не смущает.
Катрин рисует прежнее лицо, протянув его зеркалу, почти касаясь кончиком заостренного носа его прохладной поверхности, как будто хочет поцеловать свое отражение. Мельчайшие капельки влаги - следы ее дыхания - проступают на стекле, размывая её отражение. Мадам Катрин отворачивается.
Потом подводит глаза, уверенно зажав в тонких пальцах ляписовый карандаш. Она чуть-чуть удлиняет их. Так выразительнее, ведь глаза уже не полны неба и снега, насыщенной синевы и влажного блеска. Они были так откровенно, так широко открыты все эти 70 лет, так удивлённо смотрели , и теперь они помутнели -- устали...
Катрин сидит в удобном кресле, положив руки на столик, как на клавиши фортепиано, лишь слегка касаясь, нежно, неуверенно. Ее стройные белые ноги сведены вместе и кокетливо повернуты в сторону.
Она смотрит в зеркало, там нет никого... Елисейские поля, тюльпаны, Поль, десятки жемчужин с порванной нитки перекатываются по кровати...
Посвящается красивой старости. Спасибо Кристине Попеляевой за название.