Кто-то предупреждал, что Могутин - "дурной славы человек, которого следует остерегаться". С нескрываемым восторгом он показал свою изнанку (а может, и лицо?): похождения могутина-оргии- гея-наркомана, виртуозность могутина-вора, бдения "экзотического ночного существа"… Ту жизнь, что вертит головой похотливой толпы, оскорбляет моралиста и своим цинизмом ввергает в шок.

Меня называют монстром. Обвиняют, что я продал душу идеологии ненависти. Мной пугают детей… Моя жизнь - ожившие картины Босха… Я пытался понять, что такое стыд, что такое мораль. Потом снова скатывался в свою тошнотворную рутину. Если не я, то кто же? Кто же, если не я?

Нелегко о нём говорить и с ним разговаривать. Ещё тяжелее - читать: "исследователь, изучающий тексты Могутина, заслуживает сострадания" (Новые Известия). Антипод писателя - правильный читатель, которому он на ухо кричит: "Вот это я делаю, и это, и это ещё!.. А вы называете непристойным такое?!" Писательство для Могутина - литературный эксгибиционизм. О, как бы этот "пишущий содомизатор" хотел, чтобы мы "не тыкали пальцем" наглого художника, поэта!

"Роман с немцем" - разрушительное словописание: любовь-то, оказывается, жестока, за боль хотят платить, чужое "я" расстилают для упражнений собственной воли. Книга - чтобы задеть. Не достаёт только авторской инструкции на форзаце: "Читать с внутренним протестом". Шок не может быть постоянным, как бы автору этого не хотелось. Читатель обжигается один раз, но сильно. Привыкание к "Роману" делает его пресным. И вот уже вы спокойно повторяете-соглашаетесь: "Пара сотен за сеанс. Вот и вся любовь. Вся любовь…". Полезно чувствовать грязь. Себя в грязи. All over.

В этом вертепе должно было присутствовать что-то светлое. И чудесно во всей "немецкой" компании героев-развратников встретить наивно-детское лицо - Мишу Бьютифула, типичного party kid ("ребёнка тусовки"). Неплохая складывается сюжетная пара: эксцентричный и сложный Могутин под руку с бледно нарисованным образом Подростковой Наивности. Мальчик-проститутка, которого нужно спасать, и самовлюблённое Равнодушие, которое спасать не желает. И без трагедии, увы, не обойтись.

Всё, что мне нравилось вчера, ненавистно мне сегодня. Иногда я даже не узнаю и не замечаю людей, которым ещё совсем недавно объяснялся в любви. Это и немудрено: я сделаю всё, лишь бы не угодить опять в то гиблое злосчастное место, откуда я появился. Вероломное непостоянство - вот религия нашего скользкого племени, нашего гнусного братства…

Для Могутина быть знаменитым… красиво. Книга-монолог - акт саморекламы, от которого автор приходит в экстаз. Ведь центральная фигура-герой-персонаж-идея - он сам. Ego - самый сильный могутинский образ. Страстным шёпотом он завлекает в свою жизнь и просит ему верить, клянётся в естественности и простоте. Морально всегда чуть ниже других, и "другие" этого не замечают (или стараются не замечать), между тем, как вместе они спускаются вниз.

В моих глазах только жестокость и пустота. Не успел дочитать до конца, но что-то про сперму дьявола, высококалорийный продукт. Йозефом Менгеле в лагере смерти… Жилем де Рэ в средневековом фамильном шато. Принося сердца растерзанных мальчиков в жертву Сатане в обличье 18-летнего красавца… Сдаться с поличным! Пусть сожгут на площади при большом стечении плебса. Был не теми любим, ненавидим не теми…

Критики принимали-отвергали Могутина, и подарили ему странный ярлык "источник порока". Не придавать значения, определить: "Ещё одним литературным имиджем больше". И поставить точку Это проще, чем невозмутимому, изворотливому Люциферу сказать, глядя прямо в глаза, что он есть такое на самом деле.